* * *
Гвардии Екатерины Алексеевны без боя заняли Петергоф.
Яхта Петра Фёдоровича пристала к берегу Ораниенбаума, где императора ждали отошедшие голштинские войска.
Силой женского убеждения фаворитки своей Воронцовой и бессилием постигшего положения Пётр III отказался от побега в Польшу. По приказу царя распустили войска. Миних с негодованием смотрел, как со стен и высот снимают пушки – ослепляют позиции. Как уходят голштинцы.
– Неужто вы не желаете умереть как истинный император перед своими солдатами? – гневно сказал Миних.
– Я уж не император, – устало ответил Пётр Фёдорович, снимая шляпу.
Старый граф тенью навис над своим жалким избавителем.
– Возьмите в руки не шпагу, а распятие, ежели страшитесь сабельного удара. Враги не посмеют ударить вас, а я поведу войска! – воскликнул фельдмаршал во вдохновении и ярости. Горячность его к битвам не охладела с годами. – Я буду командовать в сражении!
– Нет, фельдмаршал. Слишком поздно.
– Для войны никогда не поздно. Даже когда всё кончено – никогда не поздно умереть с честью!
– Нет. Я не хочу кровопролития. Здесь много женщин и детей.
И тогда Миних отступил от человека, раздавленного грузом нелюбимой империи.
Свергнутый государь обратился к предавшей его супруге с отречением от престола и просьбой о беспрепятственном отъезде в герцогство Голштинское. В Петергоф к Екатерине Алексеевне был послан генерал-майор Измайлов, который, передав бумаги, немедля присягнул Екатерине II на верность и отправился в Ораниенбаум верноподданным императрицы, с первым поручением.
Измайлов привёз Петру Фёдоровичу новый текст отречения, который надлежало подписать без малейших изменений. Бывший монарх переписал отречение собственной рукой, а затем подписал «в удостоверение перед Богом и всею вселенною».
Вместе с Измайловым в Ораниенбаум вошёл отряд под командованием генерала-поручика Суворова. Пленных солдат и унтер-офицеров разделили на две части. Уроженцев России привели к присяге, а голштинцев конвоировали в бастионы Кронштадта. Офицеров и генералов освободили под честное слово, оправив на их квартиры.
Как только карета с Петром Фёдоровичем, Елизаветой Воронцовой и Гудовичем появилась в Петергофе, солдаты, завидев свергнутого государя в окне экипажа, принялись кричать: «Да здравствует Екатерина II!». На подъезде к дворцу Пётр упал в краткий обморок, а очнувшись, увидел избитого Гудовича и рыдающую Воронцову, с которой сорвали украшения. Униженный монарх сорвал портупею со шпагой, сбросил ленту Андрея Первозванного, скинул ботфорты и мундир, и уселся на мокрую траву. Окружившие Петра – босого, в рубашке и исподнем белье, – солдаты заливисто хохотали.
Уже во дворце Пётр Фёдорович заплакал. Он старался поймать руку графа Панина для поцелуя, Воронцова бросилась на колени, моля остаться при опальном государе.
Гудовича увели во флигель (после отправили в его черниговскую вотчину), Воронцову поместили в одном из павильонов (после выслали в одну из подмосковных деревень), а Петра, отказав во встрече с императрицей, накормили обедом.
После – в сопровождении караула отвезли в собственную мызу, в Ропшу, под арест. С часовым у дверей спальни. С зелёными гардинами на окнах. С солдатами вокруг дома. Со смехом пьяных офицеров за дверью. С испрошенными скрипкой, собакой и негром.
Через неделю Пётр Фёдорович умер. От приступа геморроидальных колик, усилившегося продолжительным употреблением алкоголя.
Так сказали России.
* * *
Карета доставила Миниха к главному подъезду Большого дворца. Арестованного привели к императрице.
Екатерина Алексеевна предстала перед фельдмаршалом в платье из серебряного глазета, вышитого золотой нитью – государственные гербы украшали весь костюм императрицы. Граф не мог не отметить красоту и величие этой женщины, особенно в столь роскошном наряде, достойном коронации. Узкие плечи с украшенными кружевом рукавами, тонкая талия, сильно расширенная книзу юбка на фижмах из китового уса.
– Генерал-фельдмаршал Бурхард-Христофор Миних, – представился граф.
Императрица разложила веер. Полукруглый экран, окантованный растительным орнаментом, расправился на позолоченных пластинах панциря черепахи. С лицевой стороны веера были изображены сидящая дама и играющий на волынке мужчина. «Жалкий музыкантишка. Я никогда не желал быть таким, даже в юности, – подумал Миних. – Даже сейчас. Я не буду петь, я буду говорить. Правду».
– Вы хотели против меня сражаться, граф? – Екатерина наклонила голову к правому плечу и обмахнулась. Волосы императрицы были зачёсаны назад: гладкая, неукрашенная причёска.
– Именно так, государыня! – сказал Миних.
– Но ныне намерения эти оставлены?
Фельдмаршал склонил голову.
За свою жизнь он присягал и подчинялся стольким людям и нелюдям, что – одним больше, одним меньше… Его истинным долгом была жизнь. Её жалкий остаток.
Но если заглянуть правде в глаза, – в эти налитые кровью воронки со стоком черноты в центре, точь-в-точь как у демонов, командующих «потешными войсками» людей, – то там тонул ещё более простой ответ: несмотря на притязания всей жизни, Миних привык подчиняться. Даже руководя многотысячными войсками. Особенно – руководя.
Давешний бес главенствования, мучивший Миниха до ссылки, исчез, издох.
– Я хотел жизнью своей пожертвовать за государя, который возвратил мне свободу! Но теперь долг мой – сражаться за вас! Ваше величество найдёт во мне верного слугу, – с прямотой старого солдата ответил Миних. Без раболепия и страха.
– Верю, – кивнула императрица.
И подарила своё предобеденное великодушие.
И командование Ладожским каналом, Волховскими порогами, Ревельским, Рогервикским, Нарвским и Кронштадским портами.
* * *
Демон явился к Миниху после смерти Петра Фёдоровича.
Генерал-губернатор как раз закончил письмо императрице – «Сон почти не смыкает моих глаз. С разными планами я закрываю глаза и снова, проснувшись, обращаю к ним свои мысли» – и, отложив перо, запахнул полу халата, откинулся на спинку кресла, крытого зелёным бархатом.
– Хочу, чтобы ты увидел, – сказа тень.
– Я видел настоящее и прошлое. Теперь ты покажешь мне будущее?
– Не сегодня. Смотри на огонь.
И граф увидел.
И Ропшу. И обеденный стол. И рюмки с водкой. И последнего императора, которого он не смог защитить.
В поданной Петру Фёдоровичу рюмке был яд. Миних это знал (в прошлом много подсказок, даже без теней), а Пётр догадывался – он отказался от алкоголя. Тогда Алексей Орлов схватил его за подбородок, вонзил огромные пальцы в щёки, запрокинул над щелью рта рюмку. Пётр в отчаянии мотнул головой – и яд выплеснулся на шею. В схватке с огромным Орловым у свергнутого царя не было шансов – будучи рядовым в лейб-гвардии Преображенского полка, Орлов одним ударом сабли отсекал голову быку, мог раздавить яблоко между двумя пальцами или поднять коляску с императрицей, – но близкая смерть сделала Петра сильнее.
Последний ненужный подарок.
Пётр вырывался как бык с ещё не отрубленной головой. На помощь к Орлову бросились Барятинский и Потёмкин. Навалились, опрокинули, стянули шею императора салфеткой. Раскрасневшийся Орлов упёрся коленом в грудь Петра.
– Урод, – прошипел Потёмкин.
– Пусти, – прохрипел Пётр.
Не отпустили…
Погубили душу навек…
Свеча на столе потухла без видимых на то причин.
1881 год: взрывы на набережной.
Божественная.
Так он обращался к ней в письмах.
Divine Imperatrice!
Миних чувствовал, что это нравится Екатерине Алексеевне. Та отвечала своему старому фельдмаршалу:
«Наши письма были бы похожи на любовные объяснения, если бы ваша патриархальная старость не придавала им достоинства. Дверь моего кабинета всегда отворена для вас с шести часов вечера. Я чту ваши труды и величие души».
Он жаловался ей на слухи – одна из привилегий старости.
«Не обращайте внимания на пустые речи, – отвечала императрица. – На вашей стороне Бог, Я и ваши дарования. Наши планы благородны. Берегите себя для пользы России. Дело, которое вы начинаете, возвысит честь вашу, умножит славу Империи».
Бог, думал Миних. В этом я очень сомневаюсь…
Он смело доверял ей свои мысли: «Величайшее несчастье Государей состоит в том, что люди, к которым они имеют доверенность, никогда не представляют им истины в настоящем виде. Но я привык действовать иначе, ибо говорю с Екатериною, которая с мужеством и твёрдостью Петра Великого довершит благодетельные планы сего Монарха».
Он не оставлял идеи завоевать Константинополь, выгнать турок и татар из Европы и восстановить Греческую Монархию, как намеревался Пётр Великий.
